Волынщики [современная орфография] - Жорж Санд

— Не бойся, Брюлета, — сказал я. — Я верю в злых духов, но не страшусь их. Они делают зло только тем, кто водится с ними, а доброму христианину не могут причинить ничего, кроме страха, но этот страх можно и даже должно побеждать в себе. Полно же бояться, сотвори лучше молитву, а я между тем покараулю дверь, и ручаюсь тебе, что нечистый не войдет сюда.

— А бедный Жозе? — сказала Брюлета. — Неужели мы оставим его на той дурной дороге, по которой он идет?

Я сделал ей знак молчать и, не выпуская из рук ружья, прислонился к дверям и стал прислушиваться изо всех сил.

На дворе дул сильный ветер. Колокольчик слышался только по временам и, казалось, постепенно удалялся. Брюлета стояла в глубине комнаты; ей было и смешно и страшно. Она была беззаботная девушка и готова была посмеяться над нечистым, но видеть его вовсе не желала.

Вдруг близ дверей послышался голос Жозефа, который возвращался назад, говоря:

— Да, да! Непременно к Иванову дню! Спасибо тебе. Я сделаю, с помощью Божьей, то, что ты хочешь. Будь уверен в моем слове.

Услышав, что Жозеф призывает имя Божье, я ободрился и, притворив дверь, выглянул на двор. При свете огня, проходившего в щель, я увидел Жозе и подле него высокого человека. На него гадко было смотреть: он был черен с головы до ног. Лицо у него было черное и руки, а позади него были две огромные собаки, такие же черные, как и он сам. Они прыгали и играли с собакой Жозефа. Он заговорил таким громким голосом, что Брюлета услышала его и вся задрожала от страха: «Прощай, Жозе, до свидания! Сюда, Клерин!»

При этих словах колокольчик снова зазвенел, запрыгал, и я увидел, как подбежала к нему лошадка, маленькая, худенькая, косматая, с глазами как уголья. На шее у нее висел звонок, блестевший как золото. «Поди и собери мне всех!» — продолжал черный человек. Маленькая лошадка побежала, припрыгивая, собаки помчались за нею, и наконец сам хозяин, пожав руку Жозефу, последовал за ними. Жозе вошел в избу и, затворив дверь, сказал мне с усмешкой:

— Что ты делаешь у дверей, Тьенне?

— А ты, Жозе, что держишь под мышкой? — сказал я, видя, что он держит в руках сверток, зашитый в черный холст.

— Вот какой Бог послал мне подарок, — сказал он. — Тьенне! Брюлета! Друзья мои! Посмотрите, посмотрите скорей.

В это самое время на большой лужайке близ ручья, шагах в двадцати от нашего дома, который отделялся от нее только садиком и конопляником, послышался страшный шум и гвалт, точно как будто сто или двести бешеных лошадей заскакали и запрыгали вместе. Колокольчик звенел, собаки лаяли, а черный человек кричал во все горло:

— Скорей! Скорей! Сюда! Ко мне, Клерин!.. Еще трех недостает!.. Ату, Волчок! Ату, Сатана!.. Ну, ну! Живей!

Услышав это, Брюлета так перепугалась, что отступила от Жозефа и прижалась ко мне. Я схватил ружье и сказал ему:

— Я не хочу, чтобы твой причет таскался сюда по ночам и забавлялся около моего дома. Посмотри, как перепугалась Брюлета. Она бы дорого, я думаю, дала, чтобы быть теперь дома. Покончи же с этим скорей, а не то я разделаюсь с твоими гостями по-своему.

Заметив, что я хочу идти, Жозе удержал меня.

— Останься, — сказал он, — и не суйся туда, где тебя не спрашивают. Могло бы случиться, что ты стал бы раскаиваться потом. Не бойся и посмотри лучше, что я принес. Я расскажу тебе все после.

Так как шум стал затихать в это время, я согласился посмотреть на сверток, да и Брюлете до смерти хотелось узнать, что принес Жозе. Жозеф развязал сверток, и мы увидели волынку, такую большую, толстую и прекрасную, что это было просто чудо, и подобной я никогда не видывал.

Она была о двух басах, из которых один, футов в пять, я думаю, шел во всю длину меха; все дерево — гладкая, черная черешня — было усеяно пазами, а по всем швам были врезаны свинцовые полоски, блестевшие как серебро. Мех сделан был из чудесной кожи и покрыт ситцевой наволокой с голубыми и белыми полосками. И все в ней было так искусно прибрано и прилажено, что стоило только чуть-чуть дунуть, и она тотчас же вся надувалась и издавала гул, подобный грому.

— Итак, решено! — сказала Брюлета. — Ты хочешь быть волынщиком, Жозе, несмотря на все беды и препоны, которые ждут тебя, и несмотря на то горе, которое причиняет это твоей матери?

Но Жозеф и не слыхал ее: он весь предался своей радости и разбирал и перебирал все части волынки.

— Я буду волынщиком, — сказал он, наконец, — когда научусь играть на волынке, а до тех пор еще много утечет воды и много листьев упадет в лесу. Не заботьтесь же о том, что будет наперед, а узнайте-ка лучше то, что теперь есть и не обвиняйте меня в том, что я продал душу дьяволу. Тот, кто принес мне волынку — не колдун, не демон. Он только суров маленько, да и то при случае; ремесло его того требует. И так как он переночует эту ночь здесь, то я советую и прошу тебя, друг Тьенне, — не ходи ты, пожалуйста, туда, где он расположится. Извини, что я не могу сказать тебе ни имени его, ни ремесла, и даже попрошу никому не говорить, что ты видел его и что он здесь проходил. Это может причинить ему неприятность, да и нам всем будет плохо. Знай только, что он человек добрый и разумный. Ты сам слышал в сент-шартьевском лесу, как он играл на волынке, и нужно тебе сказать, что хотя он и не волынщик по ремеслу, а знает толк в этом деле и играет такие песни, который не в пример лучше наших. Видя, что у меня нет денег и что я не могу купить волынку, он взял с меня только задаток и согласился подождать остального, обещая принести мне волынку вот об эту самую пору и говоря, что я расквитаюсь с ним тогда, когда у меня будут деньги. Ведь волынка-то стоит восемь добрых золотых, а это составляет почти все мое жалованье. У меня на руках не было тогда и трети этой суммы. Он и говорит мне: «если веришь мне, так отдай мне эти деньги, и я также тебе поверю». Вот как дело-то было у нас: я его совсем не знал, свидетелей не было, и если бы он захотел, то мог бы легко обмануть меня. Посоветуйся я тогда с вами, вы бы наверняка мне отсоветовали. А человек-то он, как вы видите, вышел честный. Он сказал мне: «я буду в вашем краю в будущие святки и скажу тебе тогда ответ». Я ждал его на святках под большим вязом. Он действительно пришел и сказал: «волынка в работе и еще не готова. В первых числах мая я опять буду здесь и принесу тебе ее». А теперь у нас восьмое число мая. Он нарочно свернул с прямого пути и пошел искать меня по деревне. Проходя мимо дома, он услышал звуки песни, которая одному только мне известна в этом краю, а я услыхал и узнал звон его Клерина. Вот каким образом, без всякого участия злого духа, мы свиделись с ним и вновь назначили друг другу свидание на Иванов день.

— Если это так, — сказал я, — то почему же ты не пригласил его войти сюда? Он мог бы здесь отдохнуть и выпить чарку доброго вина. Я бы угостил его от всей души за то, что он так честно поступил с тобой.

— Нельзя, — сказал Жозеф. — Он не всегда действует так, как все другие люди. У него есть свои обычаи, привычки и резоны… Не спрашивай же меня о том, чего я не могу тебе сказать.

— Он прячется от добрых людей, — заметила Брюлета, — а это, по-моему, хуже, чем быть колдуном. У него, верно, лежит какое-нибудь зло на душе, иначе ему незачем было бы скитаться по ночам, а тебе скрывать от друзей его имя.

— Мы потолкуем об этом завтра, — сказал Жозеф, смеясь над нашими опасениями, — а сегодня думайте себе что хотите: я не скажу вам более ни слова… Нам пора домой, Брюлета: на часах полночь. Я провожу тебя до дома и оставлю у тебя на сохранение волынку. Играть на ней я еще не умею, а учиться здесь не могу.

Брюлета простилась со мной очень ласково. Она пожала мне руку, но, уходя, она взяла под руку Жозефа и тем снова возбудила во мне ревность. Они пошли по большой дороге, а я бросился в конопляник, перебежал наискосок лужайку и подошел к забору, чтобы посмотреть, как они пойдут мимо.

Небо прояснилось, но перед тем шел дождик, и на улице было грязно. Чтобы удобнее подобрать платье, Брюлета оставила руку Жозефа, говоря:

— Рядом неловко идти. Ступай-ка вперед.

На месте Жозефа я предложил бы перенести ее через грязь, или, если б не посмел взять ее на руки, то пошел бы, по крайней мере, сзади, чтоб вдоволь наглядеться на ее хорошенькую ножку. Но Жозе и не подумал об этом: он весь был занят волынкой, и видя, с какой заботливостью он несет ее и с какой любовью на нее смотрит, я убедился, что в ту минуту у него в душе не было другой страсти.

Я вернулся домой совершенно успокоенный и лег в постель, чувствуя усталость и в уме и в теле. Но только что я успел заснуть, меня разбудила собака Жозефа. Пробегав все время с собаками черного человека, она пришла за хозяином и царапалась ко мне в двери. Я должен был встать и впустить ее. Отворив дверь, я услышал шум в овсе, который густо и зелено рос около самого нашего дома. Мне показалось, что какой-то четвероногий зверь прогуливается у меня в поле, преспокойно уписывая хлеб, который я вовсе не думал продавать ему на корню.